Главная » 2013 » Апрель » 21 » Жертва коммунизма
07:40 Жертва коммунизма |
| «Люди могут любить только то, к чему не привыкли»! (М.Зощенко) Таллин. Палдиски. Райские уголки на Балтийском побережье Финского залива, где не единожды мне приходилось бывать. А теперь... о неземном: красоте, счастье, женщине. Что мы влюбляемся и эта болезнь, как Любовь... существует — сомнений нет, однако часто, видите ль, нам приходится ошибаться в предмете к сей судьбоносной и чувственной нашей привязанности. Бояться же оной заразы — себя не уважать! Вот об ошибке в объекте и хотелось бы вам, судари и сударыни, ноне поведать, дабы вы сами как-то смогли срежиссировать свою дальнейшую жизнь, что весьма сложно и сделать. Ну, нежели вам самим не удалось отрепетировать и подготовить себя к сему порочному, блудливому, но романтическому чувству, то хотя бы поучите родственные вам души: кому вдруг приспичит заласкать младую куропаточку, полюбившую ваш образ, кошель, парад: Празднеств, Пиршеств и Праздности. Нет-нет, Революцию 1917 года я не видел, но схоронивши уже Шестьдесят Дедов Морозов с их развратными зажигалками — Снегурочками, мне навсегда запомнилось посещение одного из эстонских кабаре, где с нагими девицами зажигал певец Як Йола. Всё кружился я, помнится, и фланировал меж чужестранцев, пока поодаль не заприметил одну из молодых, но довольно ранних прибалтийских пташек — настоящую принцессу. О, да... та иноземка: с глазами газели, походила на дикую лань и стройную вечнозелёную ель, к которой и подкрасться то ближе, чем на пионерское расстояние, было неловко и боязно. Нет-нет, со зрением у меня всё в порядке. Взор, яко у орлана. Да и со вкусом тоже... порядок. — Не по Сеньке, – думаю, – шапка! Но как, – рассуждаю, – её обойти. Может то моя новая Страсть! Возможно то моя новая Жизнь... и Амур с Эросом, а я так настрадался из–за любви, что пора уже было и пожить для себя! Я же мужик, а не холёный пудель и какой-то прибор с винтом, чтобы не совершить оный богоугодный поступок! Был ли я тем временем женат, не припомню. Пропустим. Но ведь другого раза могло и не быть. Напрасно мы так самонадеянно верим в наличие — другого раза! А потом, когда нас заменяют другие, то начинаем беситься, да собачиться, сожалея и устраивая фееричные скандалы. Но дьявол, как говорится, кроется в деталях. Шёл то я на запах духов, а увидев такую Красоту, совершенно забыл — куда я вообще и брёл. Я же, видите ль, не с бухты-барахты, бросился к её ногам, а держался от девчушки десятой дороги, да всё ведь произошло иначе... Я попал под обаяние Марики, под очарование той, уже пробуждающейся её женственности. Это не я её искушал, соблазняя, а она заворожила меня и вот с этим я справиться уже не мог. А потому и думал — а не низость ли... пройти мимо того Очарования, а подлость, верно, никого не красит. Попав же под обаяние нежной и хрупкой мамзели, вряд ли кто и из моих друзей устоял бы под её чарами. Возможно, я не таков... или друзья мои не те. Чёрт знает — откуда и ошарашит такой импульс, откуда и накроет всплеск таких эмоций. Печень, и та, видите ль, стала тогда по-иному функционировать. Виною же всему... считаю природу-мать и под градом фактов, обстоятельств и логических умозаключений, я просто не видел выхода из подобного положения. И я... значица: стыдливо, робко, конфузливо, но всё ближе, ближе, ближе подползаю к той пассии, а возражений нет. А такую занозу соблазнить, это, знаете ль, что фашистам Сталинград, в 1942, было взять! Хотя... хрен знает, что у этих сексапильных прибалтийских девиц: на уме, в утробе, али душе. Я же не Солнцеликий, чтобы читать мысли иноверцев. А по причине своей стеснительности: и робел, и даже чуточку дрейфил. Наглотаешься вот так: чуждого тебе чтива и, уже не в курсе... кто за той красоткой стоит: то ли какой лесной братец, а то ли латышский стрелок. Ворвётся, к примеру, во время задорной с той душкой кадрили какой шалопай… с дедовским обрезом, да шмальнёт в район излишне выпирающей мотни и всё, будьте-с... любезны: отплясался, став... то ли полным калекой. Ага... евнухом. А может статься... и контуженным важным органом, однако, как говорится — хрен редьки не слаще! Так ещё и на чужбине. Хотя я был накануне грандиозного шухера, но так не хотелось, знаете ль, играть свою последнюю и главную роль — в их эстонском, анатомическом театре и только после трёх бокалов горячего эстонского глинтвейна, я рискнул... спланировав к сладострастной той, во цвете лет, девице — на соседний стул, заявив. — Ай, – сказываю, – да красота! Экая вы, чёрт подери, прелесть! Милая мадемуазель! Коль вы уже достигли паспортных данных, то не изволите ль, – говорю, – провести вас по кругу… в вихре бального танца! Кивнув мне мило головкой, та крашеная мамзель, на моё удивление с предложением, согласилась... поторкаться. Поколбаситься. — Скорее, – думаю, – волчица откажется от мяса, чем барышня от ухаживаний, тем паче, что эротический танец был — моим коньком! Так и познакомились мы с соблазнительной и обворожительной чужестранкой Марикой. Идеальная, грациозная фигура, что облизывать низнюю губу, помнится, стал… слюною давиться, а девица заблистала в кабаре, будто на балу… Анджелине Джоли — отдыхать. От элегантных форм и несравненной красоты той эстоночки, я был одержим дьяволом, ибо при виде милейшей особы, сердце в грудине стало выстукивать метрономом так, что готово было погнуть защищавшие его, кривые рёбра. Слева. Да и как было их не погнуть, коль лишь один её мимолетный, искромётный и в тоже время мечтательный и томный в мою сторону взгляд, и вся жизнь — k ebene-fene. Вдребезги. А искушение — есмь искушение и оному соблазну, простите, я уже не мог противостоять. Так и вытанцовывали, так и скакали с ней весь вечер, и мне всё казалось, что она ждёт от меня, чужака, подвига. Да и как возможно ей было в чём-либо отказать, если Марика пришлась мне — по нраву. До дрожи в коленках. А это и импульс. Это и всплеск эмоций, что готов был из кожи выскочить, чтобы только взнуздать ту, сумасшедшей красоты... детку. Увидев же... меж вздыбленных предо мною грудей ложбинку, с явно выпирающими оттуда сосками, я ради юной той миледи готов был свершить все безумства, что её душеньке было угодно. Тайно пленив её груди, я прижался к ней пылающей своей плотью, нервами ощущая бегающих по гладкой и нежной коже девицы огромных размеров мурашек. Да и как, скажите, можно было вьюноше не поддаться искушению, и тут же не втрескаться в неё и, не впиться в её тонкую шейку плотоядным, сладострастным поцелуем. Соприкоснувшись в танце с дрожью в её теле, я чувствовал: повышение температуры, участившийся пульс, нехватку кислорода, просыпавшееся либидо, начинающую бурлить кровь, что чуть, к чертям собачьим, не угас. Совсем. Чуть было не кончился там, меж: ботфортов, сандалий, штиблет и туфель, отплясывающих иностранцев — «Шейк»... Но не познакомься с эмоциональной и пылкой, приятнейшей наружности, красоткой, я бы сам себе оного не простил и был бы тем вечером обречён: на переживания, мучения и страдания, бо... не привык ещё тогда, чтоб мне давали: от ворот поворот. А мы так торопились... жить. Для меня было превеликим удовольствием любоваться оригинальностью модной прически той кисы, а очаровательная улыбка Марики, вкупе... с правильными и прекрасными чертами миловидного её личика, никак не могли не восхищать иноземцев противоположного пола. В портках. Безупречно же сидевшее на ней платье, лишь подчеркивало её статную хрупкую фигурку, что бурные фантазии и самые, что ни на есть, радужные прогнозы нашей скорой близости, вскружили, помнится, мою голову, а пульсирующее в моих руках упругое её тело... с трепетным придыханием, только и ласкали мою душу. Ну, да... до самого, до нежного, до всего... донельзя возбуждённого чрева. Касаясь упругих бёдер и всея богемной, но дьявольски утонченной натуры любострастницы, я не мог не чувствовать: языка огня, жара и пламени, которые просто сжигали меня. К гадалке не ходи: она ждала, она жаждала найти партнёра, с которым можно было отвести душу: вечером, ночью, завтра. Послезавтра. Я видел и был в том убеждён, что попал на настоящую девичью охоту — за понравившемся ей самцом. Вот когда, не сопротивляясь, мне и самому захотелось принять участие в той погоне, угодив в сети, засаду иль западню: воркующего томного голоса, девичьего тепла младого тела. Причем... «здесь и сейчас». И именно та шалунья сразила меня своей красотой, а потому заманчивый вопрос мой звучал, аки журчание льющегося в тот, знойный августовский вечер, музыкального с Небес водопада. А август в Эстонии, что — Бермуды! — А не прогуляться ль, – сказываю, – нам с тобой, красота Таллина — по вечернему старому граду! Вот те... и раз. Фантастика. И та Афродита приглашает меня к себе домой. И вот, обнявшись, мы плывём, наслаждаясь ароматом благоухающего цветущего парка. Всеми фибрами души... я не мог не чувствовать, что та страстная дьяволица хотела любви, оргий, а потому... в воздухе чувствовался запах: любвелюбия, эротики и секса, а сам вечер должен был статься для нас: очень длительным и упоительным. Грезилась уже бурная ночь. Ночь свободной любви в замке — с иностранкой, где мы всецело могли отдаться друг другу и, в конце концов... познать с нею: симпатии и слабости, тяготения и вожделения. Ах, как хотелось с нею кружить и летать, познавая радость лямура. От лёгкого волнения становилось горячо, ибо уже физически влекло к той стервозной Марике. Когда же меня шарахнула божественная искра, и бабочки запорхали ниже пуповины, то возникло желание: взять её прямо — в Саду датского короля, где мы с ней ещё раз пригубили остывшего глинтвейна с остатками ароматных пряностей. Жизнь просто менялась в моих глазах, что иное сложно и представить, так как попали мы с Марикой с Ратушной площади — в Средневековье. В удивительно красивую, волшебную сказку, где узость улочек не позволяла и втроём разминуться, где над нами просто свисали черепичные крыши... с каминными трубами. Одно было ясно, что в своей жизни Марика не прочла ни одного букваря от заглавной буквы до абзаца его тиража. Слушать же её, чёрт-те... какие обороты речи, меня не впечатляло. Вникать в смысл непонятных и чуждых мне восторженных эпитетов было не комильфо, а потому мы говорили лишь на языке Любви... мы шептались на языке Страсти. — О, Создатель, – мечтал я, – да ускорь уже наше близкое... будущее! О, Творец, – рассусоливал я, – да воплоти же в жизнь: сексуальные наши фантазии, когда всю её страсть я смогу испить без остатка! И уже проходя чрез Вируские ворота в старый град Таллина, я заголосил. — О, Марика! – кричу. – Да сорви же, крошка, с меня тесные телесные одежды! И она бы сорвала, и она бы сорвалась, отдавшись мне, бо... испытывали мы с нею животное желание и архисильное влечение друг к другу. Хотя... можно ли ныне вспоминать о темпераменте и горячности эстонки, если та так и не довела меня той ночью... до одра любви и неги, пропитанного маслом розмарина. Видимо... провинился я тогда, за кордоном, раз сам Создатель не позволил мне познать её глубже, насытившись: вибрацией гибкого... роскошного стана той пассии, которые и у растений то не всегда под микроскопом заприметишь. Пардон, девоньки... Шекспиром зачитался. Вокруг нас царило романтическое настоящее. Буквально ничто не предвещало беды, но увлёкшись пылающей и любвеобильной шалуньей, угораздило же меня, чёрт побери, заговорить на языке Есенина. Заграница же... и для нас обоих мною была совершена непростительная ошибка. Гляжу, будто и молодёжь стала нас сторониться, а одна из проходивших мимо пожилых габаритных пар... шарахнулась, аки от гуманоидов — в форме фасоли, питающихся лишь эстонцами. И только красотками–эстоночками. Так, в тиши таллинских ночных улочек, мои самые, что ни на есмь: чистые, светлые и добрые мысли нарушил свист летевшего сверху неизвестного нам предмета, сопровождаемого звуком падающего на город бомбардировщика и, нечто ужасное так и рвануло позади нас, равной по силе заряда — с водородной бомбой. Это ноне весело. Ага. Но чтобы знать, как я тогда благим матом орал, надо вам по весне посетить зоопарк Московии и, слышать зов верблюда Евритиона, соскучившегося по своей возлюбленной... в Африке. А тогда... Оглянувшись с Марикой, мы увидели осколки битого о булыжную мостовую цветочного горшка. Он то и жахнул о пятку ноги. Благо, что спасла туфля, ибо та посудина была таких внушительных размеров, что даже башку верблюда могла превратить — в стиральную доску. Эх, братцы, как же я выл. Ох, леди, миледи, как я ревел. Ах, мадемуазели, как я матерился от боли, прыгая на одной ноге, отбивая, аки конь, копытом и, совершая незамысловатые подле красотки... пируэты. Марика визжала... громко. Отож... спужалась. А затем... принялась за мной орать, и мать честная — по-русски. Да-да... не стоит и перечислять того, что она накричала, но я видел, что хризантемы, находившиеся в той разбитой черепушке, увяли. Разом. Тотчас. Продравшие ото сна зенки, соседи моей подруженьки вышли на балконы, желая видеть и слышать тот громкоговоритель, который вещал на иностранном для них языке, изрыгая из себя чуждую для уха отборную матерщину. — Мисс Марика! – дивился я. – Что это я такое слышу от обаятельной милашки, как мне казалось, не владеющей русской речью! Да ты, милая, фору мне дашь в сто очков... наперёд. Да ты, Свет очей моих ясных, превзошла русского молодца в его родном — матерном. После такой отборной матерщины... все вопросы к Марике у меня застряли где-то в районе щитовидки. Посмотрел я вверх. — Боги мои! Боги! Бабка! – удивлённо молвил я. – Вот так бабушка! Видимо, стерва, первой волны русской эмиграции! – сказал я красотке. – А ведь тот, божий одуванчик, целилась мне именно — в голову, видно, желая долбануть, что есть мочи, дабы отомстить мне, русскому — за оккупацию всего прибалтийского народа. А старая карга, которой даже инвалиды в автобусе место уступали, пялилась на меня с таким видом, словно желала порвать меня... на куски. А ведь убей она меня — никто даже и в паху бы не почесался! Только бы и аплодировали той старой вороне. — С такового перепуга, милочка моя, и импотентом можно стать и речи насовсем лишиться! А уж.. заикание обеспечено на всю, как есмь, жизнь!— счёл необходимым сказать я это Марике. Так, на всяк... случай. Всем своим видом давая эстонке понять, будто ничегошеньки со мною не произошло. Хотя покойный выглядит, верно, лучше, чем смотрелся я в тот момент — в глазах иностранцев. Из-за кислородного дефицита приключилось в глазах моих помутнение. Заграница... Допил тогда я уже совсем остывший глинтвейн, который несколько меня успокоил, согрев тело и душу. — С такими бабками и седеют резко... и на всю голову сразу! – высказался я немного нецензурно. Я достаточно прожил, чтобы верить в светлое завтра, но никак не желал, чтоб меня посылали в путешествие на Небеса и хотел уже было взорваться, как таджик на вокзале. Однако моё правосознание и правильное воспитание не допускали прилюдно материть внешнюю национальную политику малого государства и бесчестить свою большую страну. А вот коты на черепичных крышах тогда точно неистовствовали, смакуя отступление их ворога перед бабушкой–старушкой. Проводили же меня эстонцы таким взглядом, что я чуть не зачал дымиться. И со скоростью беременной улитки... пополз я зализывать свою душевную рану и травму пяточной кости, вспоминая, почему-то, о мамкиных варениках — с паслёном и в сметане, напевая песню Гриши Лепса «Рюмка водки на столе». А невозмутимости у эстонцев можно было поучиться. Ведь еле выпутался я тогда из адского того вертепа, более не встречаясь с Марикой. А вот и день отъезда... Бесконечно тяжело в чудный летний день видеть над собой бескрайнее синее небо, причудливые фигуры пушистых облаков, бескрайние морские просторы, так манящие к себе... и яркое ласковое солнце над головой. И вот, следуя через парк — в сторону вокзала, дабы навсегда покинуть эти прекрасные курортные прибалтийские места, я увидел беззаботно сидящую на скамье в парке удивительное создание — Марику. Одета она была, как на светский приём — по высшему разряду. Не узнав меня в очках и панаме, она кинула ногу на ногу, направив подошву красивой туфельки, конечно — не золушки, на которой я только и видел чёткую надпись краской — «$300»... Застыв от неожиданности с пунцовым лицом и неописуемой гримасой на лице, я не мог даже шевельнуться от нахлынувших на меня эмоций. Лежать бы мне тогда в позе распятого Иисуса, но видимо, карма хорошая.. и наследственность не позволили мне рухнуть у ног той эстонской красотки. В моей душе образовалась какая-то пустота, а ведь я готов был целовать мощёную дорожку у её чума, где она ходила. А ведь я мог быть у неё дома... без стратегического запаса презервативов. — Стерва! – только и произнёс я. И удалился. Да вовсе не ругался я, а лишь подтвердил половую принадлежность эстонской красотки. И стало, почему-то, легче у меня на душе. Долго же меня и мелко трясло, будто я был изрядно наквашен. Это уже был шок по–русски... Что же... и влюблённость бывает слепа. До сих пор мураши по коже бегают и при одном упоминании о прибалтийском том городе, о тёплом море... с его нуддисткими лагерями на галечных пляжах меньше воспоминаний, нежели о стервозной Марике и той кайфоломщице — старушке, чуть не отправившей меня к Праотцам. На Небеса. Заикаться же я не стал после всего пережитого мной, но вот икота по ночам мучает. — И Слава Богу! Не смертельно. Главное, что кровавая рана ныне зарубцевалась. В душе... |
|
|
| Всего комментариев: 21 | 1 2 3 » | ||||||||||||||
| |||||||||||||||
