Главная » 2012 » Август » 20 » Прощание со стройотрядом
14:31 Прощание со стройотрядом |
| Дружба возможна лишь между разбойниками, любовь – только между апостолами, а все обычно подражают то тем, то этим. (Джон Стейнбек) Иногда один день, проведённый в других местах, даёт вам больше впечатлений, чем десять лет, проведённых в своём доме. У камина. Надысь увидел соседа, чинившего под машиной кардан в войлочных башмаках, таки… закатился со смеха, вспомнив былые свои студенческие времена. В то, недалёкое время, помнится, только и продавалась в Советском Союзе оная войлочная обувка, которую зимой натягивали на пятки даже шерстяным шимпанзе, да небритым гориллам. В утеплённых зоопарках. Носить же приходилось тогда и нам, студентам, абы как-то добежать от дома до института, да быстренько обернуться, долго не рассусоливая с подружками, на морозе, чтобы в холодных трамваях, по пути, не растерять мизинцы на ногах, да своё хозяйство на лавках. В портках. Шикарней то ничего из обувки тогда не отыскать и не найти было. Нежели что-то импортное и было, то лишь у воровской шатии-братии, да их друзей — секретарей райкомов, как, например, у нашего товарища Разпёкина. К тому всё я регулярно нырял с поклоном, по нужде, по блату от своей маменьки, когда партия возглавлялась неким плешивым Генсеком, по кличке в воровской среде — «Мишка Конвертик». В просительной записке так и указывалось: наименование товара, размер, стоимость и другие, необходимые для приобретения нужных изделий реквизиты. А уже тогда Разпёкин из окна своего кабинета Райкома отправлял, ишь, почтовым голубем маляву торгашам на «Межрайбазу». Приглашался в кабинет секретаря, и представитель базы — для снятия мерки с моего широкого таза на шикарные и модные трусы-стринги с мордой фотографированного на них слона, где хобот являлся неким вместилищем для ещё нерастраченного юношеского потенциала. И вспомнится же… как та юная мамзель, которая манерничая, вынуждена была всё моё хозяйство разметить тряпичным сантиметром, становясь пунцово-красной, а потом ещё, чёрт бери, и примеривать. А ведь она имела глаза, да ещё и какие огромные. А нам ли с вами не знать, что в чужих руках всё намного толще и гораздо интереснее, чем в своих. Только опосля товар доставлялся по назначению. А как, скажи, просто тогда жилось. Плати деньги — получай товар. Всё, скажи, как по Марксу, всё, как по Ильичу. Однако, это было лишь для избранных. Для коммунистов. Как сложно, однако, было тем, у кого имелись большущие деньжищи, но не было никакой возможности приобрести на них сам товар. Купить же какую-либо модную тряпочку нашим молоденьким задорным, темпераментным и одержимым институткам помогал уже кто-то: из родичей, либо доброхотов-ухажёров, либо сторонних, нам незаметных, радетелей. Играя в оркестре местного кабака, более походившего на рюмочную, питейную, али иную забегаловку городка Аркадак, кое-что, надо сказать, перепадало с барского стола и нам: бедным и голодным студентам. Так, какая-нибудь мамзель, выполняя со мною па-де-труа, возьмёт гляди, да и запихнёт из-за жалости, а скорее, из уважения, в портки громадной по стоимости купюру, ещё при том и похулиганив. Предварительно… на брудершафт, так сказать. Но это всё лирика. А та мадмуазель заплетёт одну руку с моей, как обычно, в локте своей руки, а второй, стерва, ажно рвёт, разрывает резинку в исподнем. Хорошо, как плутоватая — краля, так и самому любо, приятно и интересно пошалить, а коль страхолюдина какая-то пригласит с нею пролететь в вихре вальса. Однако, бывало, что всё из оного сексуального междусобойчика стерпишь, лишь бы ощутить и почувствовать скрип и хруст тех банковских в промежности лощёных бумаг. А возможно ли было мне, студенту, запретить какой-то цыпочке руководить своими нежными и шаловливыми ручонками. Всплеснуть ими, к примеру, во время нашего медленного бального танца. Вверх. Таки… только попробуй, но завтра же — коленом под зад и продолжай студент голубей отлавливать и жрать по ночам. Что же касаемо общей любви и уважения, так они, наверное, всё же должны быть вокруг нас всегда, да и неважно, кто вообще нас с вами и любит: детки, супруги, внуки, друзья или соседи. Пусть же только оные взаимоотношения будут долгими и взаимными. Сам же тот кабак был тогда намного хуже, чем, скажем, нынешняя забегаловка в селе Русский Камешкир, что расположен у подножия Китунькиной горы, где я, намедни, баловал свои косточки, распаривая подмышечную ткань и исцеляя хрящевые органы в Святых пензенских источниках. Солнечный денёк последнего летнего месяца, помнится, так и шептал нам, по воле изголодавшимся студентам. — Потрать последнюю стипендию — припей! Бухни! Потому-то, мы в последний же день навестили тот уютный для нас кабачок, где решили развлечься и пройтись в танце по кругу. А так как танцор я никудышный и мне что-то постоянно мешало, то я отказался от сей глупой затеи, а присев за столик, ожидал заказанного ужина и довольно мутного пойла, в виде пива местного разлива. Хотя на красочной вывеске корявым росчерком пера поломойщицы было выведено: «Обслужи себя сам — не забудь и снести на мойку посуду!»… Хорошо, что хоть мыть за собой ещё не требовали. Жители городка там тоже убивали своё личное время, выпивая за вечер до ведра дрянного кислого пива. Командированным же приходилось в нём и ужинать, так как другой закусочной в городке таки… просто не было. Тогда-то и случались кулачные бои по любому поводу меж ними и гарными местными хлопцами. Безусловно, до кровушки. Ведь мы, братцы, совершенно все разные, но всегда сходим с ума по нашим девчонкам, дамам, фрау и мадамам. И я, к примеру, с малых лет не мог и не могу представить того, кто бы не сох по любезной своей зазнобушке, возлюбленной, желанной пассии или ненаглядной милашке. Меж тем, со всеми происходят и ссоры, а это уже настоящая беда, ибо нет ничего нового под Богом и Солнцем. Нужно в таком случае просто взять и — накваситься. Это же, конечно, ничего не значит и возможно ничего не изменит, но если у кого-то происходит по-другому, то это, уважаемые, уже наследственная ваша болезнь. Может и хорошие вы мужики, да ненормальные. Да-да, вы больны-с… и вас никогда никто не поймёт. Не излечит. Но любое горе с незапамятных времён запивают горькой, например, на Пантелеймона Целителя, а иначе в вашем же, черепном коробе, важные завихрения могут произойти, али нутро заполонят кровососы-черви. Ведь запросто можно: свихнуться, спятить, рехнуться, нежели совсем не окочуриться. От таких гостей. Разумеется, что лучше быть без ума от любимой вам женщины, чем дураком — от природы, сильно страдающим слабоумием. Да, оные слова мои друзья все знают. А тем вечером… долго нам кушанье ждать не пришлось. Вернее, вообще не пришлось отужинать. А случилось непредвиденное. Проходивший рядом с нашим столиком азербайджанец с редким и оригинальным именем — Али, с подносом в руках, на котором парил ещё кипящий в тарелке борщ, вдруг, дёрнулся и завопил во всю свою лужёную горловину. — Муха — биляаааа! Мало того… То ли от брезливости, то ли с перепуга, тот так швырнул разнос со всем комплексным на нём обедом в стену, что даже меня навестил испуг. Я, видите ль, подавился, теряясь в догадках: «Что такое взрывоопасное могло возле меня произойти, если я по жизни безвреден!»… Несколько заикаясь, хотел было покрыть отборными матюгами того раззяву, но только и сумел промычать. — Свол-ло-чь! Всего ничего, но стены советской рюмочной были тем временем покрыты сплошь и рядом зеркалами. Грохот огромных зеркал, рухнувших вдруг с четырёхметровой высоты, заставил весь зал вздрогнуть и осмотреться… подле себя. — Жив ли я! – подумал каждый из присутствующих о себе, любимом, потрогав своё холёное тело, начиная с нижней её, более нежной части. Неимоверный ужас был в глазницах перепуганных посетителей кабака, ибо все ахнув, так и застыли в позе «Жучки»… что я видел на постаменте у одного из входов в московское метро, не донеся даже вилок, с нанизанной на них закусью — до своих открытых прожорливых ртов. И тут застучали: нет-нет, не столовыми приборами, ни ногами с руками. Зубами. Клыками. А как, знаете ль, было противно слушать вхолостую клацающие людские зубы. Как чуждо было мне слышать ляскающие без дела человеческие челюсти. У меня же… кусок жаренной печени от какой-то забитой рогатой скотины так и застрял на полпути: между головой и пивным, совершенно голодным… пустым желудком. А самодовольный и залётный нацмен, ехидно улыбаясь, и не дожидаясь скандала с поножовщиной, небрежно-таки… выложил на столик официантки госзнаковскую тысячную купюру, считая, что, тем самым, с лихвой погасил ущерб, причинённый питейному заведению. А вот с головой своей не совсем, верно, тот залётный водитель дружил. Мало того, что сотворил в общественном месте хулиганский проступок, кобель, так ему, видите ль, надо было поведать всем об анатомии ранее летавших подле посетителей, гори они синим пламенем, детёнышей тех птеродактилей. Подняв пальцами с полу трупики погибшей той парочки терминаторов, он придерживал их за крылышки в распятом их виде и совсем уже откровенной позе, показывая: захмелевшей от выпитого и, одуревшей от увиденного публике, да ещё явившейся откуда-то в кабак особи, так походившей на официантку в очень уж… застиранной униформе. Он подносил трупы к закатившим на лоб зрачкам гражданам, произнося что-то совсем невнятное: «Мух… биляяаа!»... (Я же, как и мои соседи, двояко понимал произнесённые им слова. То ли — одна из мух, влетевшая в первое блюдо, была пьяной в хлам, либо одна из них просто-напросто — путана, каких не сыскать и на всём белом свете.) Другим же слышалось то, что они хотели слышать. Соседу, к примеру, казалось, что иноземец молился Пророку Аятолле за то, что битые им зеркала не резанули его по горлу… не попортив даже визитной карточки. Иным же чудилось лишь: блеяние его отборного кавказского мата. И всё это на русском языке. Мне потребовалось мало времени и сил, чтобы привыкнуть к несколько искажённой в кабаке реальности, с коей, вдруг, и сам столкнулся. Я всегда человеку смотрю в глаза! Там всё видно, но излишняя трескотня чужака надоела и всем хотелось отдыха. Всем хотелось праздника. Он же был среди нас, как абсолютно никому ненужный раздражитель, как некая тем вечером помеха, как острый гвоздь в любом ботинке. Я отвёл взгляд, так как где-то и давно слышал, что если даже долго смотреть на луну, то будешь идиотом! А тут ещё и два трупа сварившихся тварей Божьих. Было бы кого, путёвого, поминать Но я клюкнул. Я вмазал… и мне несколько полегчало. Вот так, в последний раз, на периферии, в Поволжье, мы и пображничали. Надо сказать, что тогда не напускала ещё на меня порчи тёща и не так меня атаковала психически, да и я, ишь, был защищён Пресвятой Богородицей и знахаркой от сглаза, а потому поднос пролетел над моей маковкой, не обдав кипящим борщом ни головы… ни причёски: «А-ля — канадка». А тонны зеркал, крепившихся на стене сзади — рухнула таки со мною рядом, совершенно не погнув: ни моих позвонков… ни попортив шрамами обласканного страстными девичьими поцелуями изнеженного тела. Интуиция меня всегда спасала, помогая выпутаться из любых, даже самых патовых ситуаций, а правильно выбранный столик и место за ним говорили о том, чтобы я продолжал долго жить и следить за происходящим в этой жизни, на планете — Земля. В очередной раз Господь и на чужбине меня миловал. Да и день тот августа был не совсем обычный, всегда почитаемый на Руси — Пантелеймона Целителя, который ведёт меня и поныне по жизни. А водила продолжал всё грохотать, хотя у любого из нас в такой патовой ситуации почва ушла бы из-под ног… да и не каждый бы стал вести себя так, аки дикий в обществе варвар. |
|
|
| Всего комментариев: 7 | ||||||||||||
| ||||||||||||
