Главная » 2018 » Июль » 18 » Студенческие страсти
05:42 Студенческие страсти |
| Моим друзьям-студентам саратовского юридического в стройотряде: «Пламя» — посвящаю. Счастье — это когда ты вырываешься из гнилой, сжигающей время… повседневности. Город Аркадак. Нашему стройотряду, названному, помнится, местными ребятишками: «Удальцы на Хопре»… было поручено — перекрыть крышу кинотеатра, упоминаемого местными жителями, как: «Ночные бабочки». Сам город находится в лесной глуши Саратовской Губернии, однако, назвать ту глухомань городом, таки… язык не поворачивается. Хотя это очень красивый медвежий угол для создания фильма: времён военных действий наших партизан с Францией и её Императором Наполеоном Бонапартом, ибо подобного захолустья для съёмок просто — не найти. Но раз провинция умоляла студентов о помощи — как, скажите, не помочь. Так, и наобещали, что нежели сумеем, то обязательно перекроем. Хотя мы в строительстве не ахти были какими специалистами: ни узкого ни широкого профиля, но за дело взялись: сообразительные, здоровые и задорные студенты, которые от новых и ярких впечатлений, готовы были и из дерьма слепить шоколадную конфету. А уж… наобещать, так только и — держи карман шире. Поселили наш разношёрстный отряд за городом — в недостроенном здании СПТУ, а кормиться возили в столовую городка. А так как подпитывали тела вечно голодных студентов в районном общепите не только плохо, а отвратительно плохо, то мы, во благо наших требовательных желудков, взялись уничтожать всю перелётную птицу поселения, поедая в округе диких голубей. Птичьему гриппу не удалось бы и за несколько лет сделать того, что за полтора месяца сделали мы, двадцать пять прожорливых студенческих глоток… с водившимися там веками дикими сизокрылыми голубями. Вечером мы походили на свору голодных бродящих собак, а потому всем было не до сна. И ведь это — после ужина. Так разве заснёшь на голодное ворчливое брюхо. Таки… это же невозможно, а потому все были в поисках чёрствой корки. Дальше — больше… Лишь начинало темнеть, смельчаки из рядов студентов, прихватив с собой фонари и мешки, словно дикари племени Мумбо–Юмбо выдвигались на охоту, добывая дедовским методом дичь, которая заселяла чердаки жилых владений частных собственников. Вообще-то, по договору, добыча пищи не входила в наши обязанности, но ловля птиц была для нас: крайней необходимостью, дабы выжить и не пасть жертвой бестолкового для всех нас труда и всеобщего, пропади оно пропадом — социалистического соревнования. С голодухи… мы на время забывали о любовных утехах и развлечениях, танцах и девчатах. Никто из здоровых и служивых хлопцев не желал где-то, на чужбине, окочуриться от голода: под тяжестью кирпича или бетона, переносимых, на прилипшему к позвоночнику, своём пупке: с одного места на другое… и обратно, дабы не бездействовать в течении всего рабочего дня, а перемещаться в пространстве, зарабатывая себе КПД. Умственная работа нам на время была противопоказана, а потому нечто квадратное мы, аки батраки, почему-то — катали; плоское, яко бурлаки на Волге — волочили; круглое же, как правило — таскали. Под вечер же, после работы, в животе урчало, сосало, а потому… в ночь: приходилось действовать быстро и решительно, как подобает заправским, в степи, охотникам. Но в молодости то всё легко, да и не так страшно. Но не дай те… Боже — беспокоить мирно спавшее, после напряжённого дня сытое население того курмыша, где мы на свой страх и риск добывали так необходимое себе пропитание в виде: отдыхающих от дневных полётов-перелётов, на чердаках, голубей. Птицу приносили в здание училища и отдавали двум девчушкам из мединститута, которые в те, трудные для нас времена, поддерживали в крепких, уже мужских телах: не только бодрое настроение, но и — здоровый дух. Они щипали, потрошили и готовили из дикой птицы очень даже вкусные блюда. Возможно… тогда это только нам казалось. В воскресные и праздничные дни, нами, как правило, готовился шашлык из тех же питательных, диетических птичьих грудок. А риск поймать нас при отлове птицы был и, надо заметить — большой… но мы не могли ждать милостыни от природы и чуда от кого-либо, а чудили сами. Молодость! Однажды, уж… за полночь, набив с сотоварищами на чердаке одного из домов полмешка голубей, я решил-таки… прихватить с собой ещё одну, мирно дремавшую на шесте парочку птичек, направив фонарём на них яркий луч света. Казалось, только бери и складируй их в мешок, но что-то тогда пошло совсем не так или не совсем так. Только я потянулся, переступая черепашьими шагами с ноги на ногу, да так камнем и рухнул в невидимую для меня пропасть с рёвом — «Вашу то мать!»… Ничего, видите ль, другого я и не мог лопотать, ибо с появлением дара отборного мата, пропал дар самой обычной, русской речи. Конечно я полетел не вверх… а вниз — в тартарары, да только и мог в полёте слышать грохот падающей рядом с моим телом: посуды и неистовые вопли хозяйки, вкупе… с визгом дерущихся, в ночи, мартовских котов. На соседской крыше. Потом слышу, что та, совершенно незнакомая мне особа, заголосила таким чётким фальцетом, что казалось: она вызывала себе на подмогу — киборга. — И какая же это, – думаю, – сволочь прописала мне такой сценарий на всю сегодняшнюю ночь! – причитал я вслух от ужаса, приподнимаясь и ощупывая влажную свою мотню. Нащупал, вишь ли, что портки мои начисто… в лохмотья. В лоскуты. Благо, что причиндалы в них целы-целёшеньки, а головой вот ударился… и копчиком. Ага. Да-да… и сильно. Больно. Но стерпел. Молодая кровь. В воздухе страх. Шок… я в замешательстве. Мозг лихорадочно искал ответа на многочисленные мои вопросы, но тщетно. Нет, не того я, вестимо, боялся… не того. Как минимум, я чувствовал себя мухой на обоях, которую каждую секунду могли прихлопнуть тяжёлой металлической совковой лопатой. Так, в ожидании пальбы, ружейных выстрелов и, несомненно, в клочья разорванного зарядом дроби холёного своего зада, я старался как-то спрятать оное добро, но только сильнее гремел костьми: о выступы, углы на пути и всевозможные преграды. А сверху на меня продолжали падать обломки древесины и норовили вдарить всё — по тыковке. По маковке. Билось и какое-то подле меня стекло. Во время приземления лунный свет подсказал мне, что это и есмь — кухня, а моё обоняние уловило что-то очень уж… до обморока, вкусное. Амнезия амнезией, но я хотел жрать. А тут мысль закралась в голову — что же это такое, непонятное, для всех нас, охотников, могло произойти. Ведь, сколь бы мы ни лазили по чердакам, добывая кормёжку для себя и сотоварищей, но ничего подобного с нами не случалось. То ли доски чердачные в потолке подгнили, то ли для нас, голодных студентов, хозяева устроили ловушку... капкан. Вестимо, что мне от того было не легче — можно было обделаться по полной в ту же секунду или… в конце концов, на радость всего городского люда, просто-напросто простыдиться. Я разбился. Ага… головушка болела, а копчик так ныл, что я не мог пошевельнуться. А главное, я совсем не разумел: куда и каким маршрутом нужно было двигать своё глупое тело далее. Главное: жив, не погиб, не разделив участи, к примеру, какого-то летуна вертолёта, сохранив, при том, основные органы целыми и невредимыми. Ко всему… я не знал, у кого это, вообще, я оказался в гостях, испытывая боязнь — встретиться с хозяином дома и получить от того: удар кувалды или заряд дроби, ибо то был городок один из самых криминогенных городов нашей Губернии. — Надо же, – заявляю, – никто не соизволил подготовить мягкий коврик или пуховую перину с подушкой — на случай внезапного моего приземления! Спасибо, ребята не бросили меня в беде, не оставив на растерзание хозяевам и, вот тогда-то у меня немного отлегло от сердца. А заслышав стук в окно, и голоса моих сокурсников, которым совершенно уже не нужно было никого будить — невольно возрадовался, так как я уже и сам всех поднял на ноги. А с какой-то из комнат всё слышались истерические и тошнотворные вопли молодки. Наконец, загорелся долгожданный свет, а в дверном проёме появились: вусмерть перепуганные мои сокурсники. А я сижу и ною: «Славу Творцу». Не буду же я крокодиловы слёзы лить и кричать: «Волки! Волки!»… Ведь только и выставишь себя в конечном итоге — идиотом. Ага… али на посмешище. Блаженство и чувство неземного счастья так и растеклось тогда в моём, закалённом военной службой, теле. Видимо, сам Бог сопровождал меня по дороге жизни, спасая и тогда, да и ныне — ото всех бед и несчастий. А ведь, после приземления, я правильно сориентировался… на местности. И правда — уютная, надо сказать, кухонька. Однако, всё то, что ребята увидели, повергло в шок: гора битой посуды, мокрый, шевелящийся на мне мешок с воркующими в нём голубями и я — в позе боксёра-утопленника: в опилках, золе, дерьме… и во всём том, что закладывается на потолок чердака для утепления частного дома. Небо и звёзды не падали мне на голову, а выскочившая, из ниоткуда, жилица дома явилась пред нами: заспанной и дрожащей от страха. И что, скажи, дурашка дрожала, было тепло, я горел и пот лил с меня градом. А взгляд молодайки так и застыл на мне. — О, Святые угодники! – воскликнула она. Изыди, – кричит, – нечистая сила! Сатана! Дух Святой! Мистика! Тьфу, чёрт бы вас всех побрал… никак вьюноши! А вот и он, гляди-кось — прЫнц! А где же, – вопрошает, – парниша, твой конь — в яблоках, коль сам явился! Но немного успокоившись и не видя для себя никакой от перепуганных и удивлённых молодчин, приятной наружности, беды, угрозы жизни и здоровья, та симпатяшка уверенно произнесла вдруг, уже позируя топлес… в лёгком, чуть полуприкрытом халатике. — Батюшки! Либо прЫнц, – молвит, – заблудился, либо сказку, к чертям собачьим, перепутал! Вы чего… Вы что тут, мать вашу, у меня, вообще, потеряли! Вроде как… не Первое апреля! А… это, поди, те самые лазутчики-голубятники, о которых надысь меня соседки предупреждали, что, мол, ежедневно совершаются набеги голодных студентов на чердаки наших домов! – произнесла она, видя на груди моей мешок с голубями. Да какая этой милейшей хозяюшке была разница — в каком порядке лежит галька на морском берегу. Она, как стало известно, испугалась лишь того, что её дом посетил какой-то уголовник из дружков её супружника… а не домовой или полтергейст. А меня, грешного, будто током долбануло… как бы палец мой сунули тогда в розетку. Ага… с электричеством. — Вот… она, – думаю, – какая есмь химия! Да-да… У каждого из нас есть то, до чего никогда не добраться. К примеру — до мозга. Глядел я на ту гарную дивчину глазом, пытаясь понять, что, по большому счету, у неё — в ухоженной головке. Да где это, братцы, видано, чтоб у кого-то из женщин можно было что-то разглядеть под причёской. Да ещё если б… глаз в глаз смотрел, а то ведь меня смущал совсем иной объект и был для молодца куда более заманчивей и интереснее. Потому зрачок так и бегал, так и стрелял: всё ниже… и ниже ватерлинии осиной талии хозяйки. Это ноне, лёжа, иной раз, под капельницей, понимаешь: где, чёрт бери, зрение своё подрастерял, где зоркость горного орла утратил. А тем часом... пышные её формы едва не выпрыгивали из приталенного на теле и запахнутого халатика, что мои дружки-приятели извелись и чуть шеи себе не повыворачивали, не находя себе в тесной кухоньке и места. Любуясь красотой той обворожительной и сексуальной незнакомки, мужики, скажи, как сговорились, что разом: оцепенели, истерзались, онемели и измучились. И бывают же такие интересные куколки, которые своей красотой напрочь снесут башню любому пацану. Не видя хозяина дома, я смотрел на ту барышню полным глазом, прицокивая языком и восхищаясь гостеприимством той беззастенчивой русской молодки. Ведь шикарна — до потери пульса и сознания, что своими прелестями отправит не только назад, на чердак, но и к звёздам… во Вселенную. К праотцам. Вы же, братцы, понимаете, что при виде такой сексапильной симпатяшки… в неглиже, мужской организм вообще-то: штормит, волнует, возбуждает от каждого, полного истомы, девичьего вздоха, игривого… фривольного её движения. Томным взглядом и взмахом своих длинных ресниц, эта девица была способна покорить любого из нас, там же… на месте. В кухне. — Уж... не приглянулся ли, – думаю, – я той молодайке, так как после падения сверху, моему юному телу добавился ещё и славный загар. Отож… «цыганский». Чувствовалась у нас с той зазнобой определённая астральная связь. — Почему… — Так я сразу заметил, яко глаз у неё заблестел, полыхнув огнём. А не глаз ли, гражданочки, зеркало женской души. Но ту птичку ещё как-то надо было успокоить; как-то загладить причинённый её домашнему хозяйству вред. Тут-то я и стал сам с собою рассусоливать… Но если не сделать это мне самому, то тогда кому оное дело можно препоручить. А можно ли её, вообще, доверить сие кому-то другому. А будет ли тот, скажем, другой, сдувать с неё пылинки, как могу от случая к случаю, делать это я. А может ли кто иной наладить прекрасные с ней отношения, которые моложавой деве придутся по нраву. Вот то-то, и оно… А смогут ли они, вообще, оную милушку обеспечить защитой и оберечь от какой-либо опасности. — А можно ли, – рассуждаю, - её охрану доверить, например, приятелю Минину. Да, конечно же, нет, ибо полагал, что раз брат у него только что зону оттоптал, на Колыме, то и у него могут быть определённые отклонения в психике. В башке. К тому же и гены в его крови не те, что у меня. — А можно ль, – думаю, – спокойствие этой привлекательной мордашки поручить, к примеру, дружку Кучмину Серёге. Опять же… как, – мыслю, – на него положиться. Ведь он из крестьян, а потому его пращур мог непосредственно участвовать в восстании бунтовщика Емельки Пугачёва и, при удачном раскладе, непременно посадил бы вместе с разбойником на вилы самодержицу нашу Всероссийскую — Екатерину Великую. А сие значица, что в полной мере оправданно моё недоверие и к этой личности. — А возможно ль, – разглагольствовал я, – вверить оную девоньку — студенту Чванову. Так он хоть и из Майкопа, но размазня-размазнёй, что: ни защитить, ни спасти, ни забраться в её голову, в её сердце, в её печень, во всю в неё, перевернув всё с ног — на голову… дабы натерпевшаяся ночного ужаса девонька, более никогда и ни от кого бы не испытывала страданий. — А нуте, – думаю, – как все они не справятся! А нуте, – рассуждаю, – как все они и не смогут позаботиться об одинокой девчушке и не обеспечат ей надлежащую охрану! А это уже, видите ль, есмь — чудовищный непорядок. Это, знаете ль, не заборы во дворах мочевиной метить, а большая ответственность за жизнь и здоровье такой видной особы. Снаружи. И о ком бы я ни думал, да так и не нашёл того, кто бы не убил кусачего комара на своём теле; кто бы матерно не покрыл ту неудачную охоту в присутствии девы и понапрасну не потревожил ушную её перепонку. А значит, ни один из граждан не обладал такими чувствами, аки у меня, а именно: спокойствием и непоколебимой сдержанностью. В общем, не нашёл я и ни одного миссионера, типа Саввы Морозова. Хорошо всё взвесив и обдумав, я решил всю ответственность взять на себя, так прямо всем и заявив… открыто. — Так, – сказываю, – к чёрту ваши пляски с бубном, берите мешок с мясом и — по норам! А мне придётся задержаться здесь, до утра, побыв в качестве сторожа, а то, не дай те… Боже, какой хлюст вломится в жилище одинокой мамзель, а мне, дескать, бедолаге, потом за всё и всех вас пред Всевышним отдуваться! Сглотнув слюну и отчаявшись, эти студенческие образы нехотя исчезли, в депрессии, оставив нас наедине друг с другом. Кто знает, что могло бы произойти, не оцени я реальной ситуации и не настои тогда на своём. Так и произошло моё знакомство с восхитительной жительницей того поселения — Катериной, её мурлыкающе-испуганной сиамской кошкой Сонькой, сидевшей в тот недобрый час рядом, и некоторое время, вместе со мною, сторожившей голубей, которых с нетерпением дожидались в поздний час голодные студенты. А ещё и попугай Гоша, не по делу вякавший в мой адрес: «Дур-гаг! Дураг!»… Благо, на моё счастье, муж премилой хозяюшки в то самое время находился в Надыме — на лесоповале, очередной мотая срок. И за что… За убиение своего же корешка в порыве гнева за бутылку, которую с похмелья меж собой не смогли поделить. А оное могло произойти лишь в Аркадаке и только — в том захолустье. Представляю, что со мной могло случиться тогда в городке. В их доме… и той тёмной ночкой. Но бывают и на наших русских просторах, в глубинке, добросердечные и отзывчивые люди. Нет-нет, москвичка так, например, не поступила, а срочно вызвав карету, сдала бы пришельца, к чёртовой матери — в околоток, али в психушку. Ведь любая гражданочка всегда уходит от того, кто не умеет её беречь. А тогда… ночью. — Батюшки-светы! Ведь думал, что и не отмоет меня напуганная ночным визитом, чертовски красивая милашка, в своей баньке — до утра. Ну мы, распаренные, разговорились, выпили и всё — конец. Нам не нужно было и тысячи слов, дабы понять друг друга… с полуслова. Тон делает музыку. Нежно обнимая и лаская друг друга, моя эффектная подружка шептала те слова, которые мне любо было слышать. Сердце колотилось в груди, словно желая выскочить и остановить это безумие, но страсть, есть страсть. И вот она… ночь любви. — Мне так не хватает тепла! – молвила эффектная красотка Екатерина, блеснув подтянутыми ягодицами. – Мы с тобой почти незнакомы, но, кажется — прошла уже целая вечность! Поцелуй длился мгновение, чем-то уж… напоминая некую вневременность. Мы сплелись с той принцессой в объятиях и в тиши слышалось только дыхание, ощущалось лишь тепло наших тел и вольность чувств. И всю ночь мы только и занимались тем, о чём советское воспитание мне не разрешало даже по ночам, в одиночестве, фантазировать. Она буквально растворилась во мне, а я растаял в ней. И это было круто. И о чём, скажите, мне можно было сожалеть. Нет, но как она была чертовски хороша на пике активности. Это реально кайф. Открывая глаз, я просыпаюсь в одном ложе с той, с которой мог никогда и не встретиться, не грохнись, благодаря Господу, той ночерью в её кухню. С наслаждением смотрю: на волнующий изгиб стройного тела, бесконечные ноги и аппетитные упругие груди, которые меня, естественно, волновали. Как не взволновать… коль такое красивое тело и почто бы его мне не показать. Однако, праздник для моих глаз был тут же и завершён, поскольку прибежали поутру сокурсники, желая убедиться — жив ли я. — Вы, – спрашиваю, – чего это, вдруг! Почему это я не должен быть живым, здоровым и, сытым! — Как это почему! Мы же – отвечают, – друзья твои, да и девчата на нервах, а потому послали нас, чтоб мы убедились — жив ли ты в чуждом для всех нас месте! Ведь медички сказывали ночью, тебя поминая, что самка богомола убивает самца сразу после спаривания, чтобы потом ей не нервничать! — А ноне я нахожусь именно в том жизненном моменте, где мне нужно быть. Эх, Господи — на всё Твоя, Божья воля!.. Да не воздастся же мне по грехам моим. Да, находился я средь ночи, конечно, не в смокинге, но бывают же на свете такие добропорядочные души, так как познакомившись, оная симпатия с того самого дня уже боялась спать одна. Без меня. Ну, не бросишь же молодайку одну, а потому я вынужден был оберегать спокойствие её сна ещё какое-то… непродолжительное время. Оно и понятно. Романтика. Услуга, так сказать, за услугу! Я же не негодяй или невоспитанный какой сукин сын, чтоб вот так взять, да и бросить… на произвол судьбы девчушку. Это же такая глупая среди нас некультурность. А можа… тот испуг имел бы иные какие пагубные для неё последствия. Кто знает… кто знает. Я же в конце концов не зверский доктор и даже… не скотский врач. Главным же для моих сокурсников в той ситуации было то, что Катерина руководила стряпухами в одном из местных автотранспортных предприятий. Потому, скажу, я катался, аки сыр в масле и приятели-студенты не могли мне не завидовать, ибо голубятиной мне не пришлось более питаться. Я заходил в её кабинет на работе, как в отдельный для меня зал фешенебельного саратовского кабака, заказывая еды, выпивки и всего того, чего душа моя бренная желала. — Лепота… Да простят меня водители АТП города Аркадак. Бывало, обирая их, доставлял я и в строительный наш отряд: мясо, консервы, сметану, зелень, за что председателем стройотряда, Николенко, был освобождён от всех видов работ. Ведь ублажая любвеобильную и очаровательную молодку, я, видите ль, и без работы в отряде, терял свои силы, дабы через постель подкармливать приятелей... с медичками. Мои сотоварищи были в положении ласковых телят, которые сразу двух маток тогда сосали, питаясь за счёт города и дарами, доставляемыми мной с предприятия. Нет-нет, более не пухли они с голода — на чужбине. Это мы, изнуряя себя, духовно и телесно обогащались с обворожительной той красоткой, летая где-то — в Поднебесной. Распалённая страстью и желанием, та гарная и желанная дивчина хотела, чтобы я отработал за всё: за нарушенный сон, за когда-то водившихся на её чердаке голубей, за поломанные мной доски, за технологические нарушения конструкции потолка, за опилки, золу… и всё то, что было заложено на чердак для утепления частного дома. И я с честью, радостью и рабской покорностью отрабатывал… и любезному тому, милому Созданию было со мной намного практичнее вить полусемейную паутину, дабы в отсутствии супруга-уголовника, порадоваться беззаботной и комфортной жизни с безобидным студентом. Да ещё и ребята помогли мне полностью обустроить жилище хозяйки. Но в наших отношениях было всего-то два куплета, которые мы с Катериной прожили душа в душу, расставшись полюбовно. Пропели мы с ней песнь, пожили в любви и согласии полтора месяца, да разбежались. Конечно, всё было намного печальнее, ибо у меня при расставании, помнится, аж… слеза на глаз навернулась. Хотя кому из нас, скажите, было плохо. Память мою и по сей день одолевают сентиментальные мысли о былой свободе с той возлюбленной из далекого… предалекого прошлого. О каких светлых и красивых в жизни днях можно ещё вспоминать, если мне было приятно видеть рядом с собой молодую, счастливую и ублаготворённую женщину. Уж… лучше пусть остаются прекрасные воспоминания, чем, чёрт-те… какие семейные, у кого-то из нас, отношения. |
|
|
| Всего комментариев: 2 | |||||||
| |||||||
