Разочарование - 5 Апреля 2010 - Блоги

Главная » 2010 » Апрель » 5 » Разочарование

00:05

Разочарование

«Да! Есть горькая правда земли, подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели истекающую суку соком!»… (С.Есенин)

Уже с вечера… учительницей Галиной… (пардон-с… отчество запамятовал) было предложено нам, ученикам, участвовать в соревновании — по ловле рыбы на озере под девизом сказочного персонажа: «Ловись рыбка большая да маленькая!»… Ага… А как, скажите, проводить в период построения коммунистического светлого… что-либо без девиза и транспаранта. Никак… нельзя-с.
Отож… нарушение общепринятых норм и правил социалистического общежития.
Понимать мы нашу кокетку Галку, конечно, понимали — днём то она жила одна… и оное мероприятие лишь ей было нужно, ибо это и желание отвлечься от школы, где ей надоели нравоучения своих же, памятью слабых… коллег-педагогов, да и рыбкой от соревнования, заодно, разжиться, так как на жалованье учителя к оному продукту на рынке и ноне лишь прицениваются и тут же, отвесив губу до самой пуповины… быстрёшенько ищут причину от всего, к чёртовой матери, отказаться.
Но эти мои рассуждения с высоты уже прожитых лет…
А тогда…
В переходный возраст, думал ли кто из нас об этом… Конечно, нет, ибо о хлебе насущном заботу проявляли наши предки. Боже, как было бы клёво вернуться в то спокойное… безмятежное времечко и русло, когда нас холили, баловали, нежили, да одеяло по ночам старались под уставшее за день тельце подоткнуть.
А тот год…
Учёба нам так осточертела… что мы сами подыскивали себе занятия по душе и играли, как то: на деньги от пяти до двадцати копеек на кону, дабы с расстояния в пять или двадцать метров битком их свинцовым выбить. После чего те гнутые монеты не только в лавке не принимали, так они, вообще, выходили из банковского оборота. Иной раз совершали и уголовно наказуемые проступки, начиная палить из поджигов по котам, либо воробьям, чем наводили панику в посёлке.
Дык… Чем бы дитятко не тешилось, отвлекаясь от уроков, порки и стоянии в углу на горохе — до полуночи, а тут…
—Ба! Маменьки! Да — такое рыбное соревнование! А мы же рыбаки… в своей койке. Ага… до самой школы.
А мы готовились к рыбалке…
Друг Сашка взял у деда удочку с удилищем из настоящего бамбука. Как же, помнится, злились мы от зависти… на него и его безногого деда-фронтовика Иван Иваныча.
А нам где брать… А негде.
—А потому… что на дворе был развитой, мать его… Социализм!

Однако, голь на выдумки хитра… потому, в срочном порядке, в ночное время, и делались удочки.
В дело — по изготовлению удилищ, впрягали своих братьев, собратьев, отцов, папаш гостевых и отчимов. Прародитель мой, Дмитрий Иванович, земля деду пухом, на моё обращение, высказал тогда: «А что… у отца твоего руки не под то заточены!»… Невдомёк мне было — о чём, вообще, речь… но удочка была нужнее, чем то, под что затачивались чьи-то, прошу прощения, причиндалы.
И я таки получил, братцы, удочку с леской и таким удилищем, коим рыбу можно было только пугать или забивать до смерти, но никак её не ловить: из сырого, скажи, вяза… и неимоверной, для подростка, тяжести; вместо поплавка, я видел — перо… выдранное у отбившегося от чужого стада гусака; вместо грузила — гайку с моего мопеда; лишь рыболовные крючки были заводскими.

А вот… и утро.
Около пяти, на зорьке… десять юнцов боролись, конечно, не за приз, обещанный нам училкой, а за похвалу и внимание сексапильной Галки.
Учительница та была девицей на выданье… вроде как: донской казачкой, огромными, с блеском… иссиня-чёрными, несколько раскосыми глазками, курносеньким носиком и румяными щёчками. А на ней… Боже же ж… мой: элегантная на головке летняя модная шляпка и неимоверной длины и тигровой раскраски — макси-юбка, облегающая её стройное… точёное Творцом, сексуальное загорелое тело.
Как заманчивы были её яркие губки, никак не нуждающиеся в силиконовой накачке. А милое её личико просто дышало на нас, юнцов безусых — лаской; была она с нами очень приветлива. Выражение лица её было просто и кротко, полно детского недоумения пред собственной грустью.
Ах, как же она была красива… что до сих пор волнение испытываю-с… и не только — в душе, и не только — в грудине.
—Отож…
То присядет в шаге от меня, уронив обе руки на голые гладкие свои колени, затем… резко встанет: одного потрепет — по щеке; другого утешит — в неудачной ловле. Ради её внимания, один, засучив портки, даже в воду по колено пошёл, дабы дальше бросить леску. И это в мае то — месяце… и это в весеннюю то — ледяную воду. И он вошёл… и он ловил, ибо заворожен был этой молодой красоткой, как и все мы, до обморока… влюблённые в неё — старшеклассники.
Все части тела молодой учительницы загорели тем золотистым румяным загаром, который принимает лишь нежная тонкая девичья кожа или шкурка куры-гриль. Нам и неведомо было, где и когда она успела принять солнечные ванны, красуясь пред нами просто голливудским загаром.
Ну-с… конечно, не в погребе ж… сидела.

А я в очередной раз забрасывал леску, чувствуя на себе её томный взгляд… или мне всё то мерещилось. Невольно голову посещала мысль: «Какая же.. ты славная, Галка, как же ты красива! Ах, знала бы, что на сердце у меня, как влюблён в тебя… чудное и славное Создание! Зачем тебе эта рыба! Всё озеро — к ногам твоим!»…
А солнце пригревало всё сильнее…
И Галка улеглась на пригорке. Она просто царствовала, лёжа на боку — на принесённом с собой шерстяном пледе, она потягивалась… она тянулась, оголив свои прелестные гладкие ножки, принимая позу: «Ах, какая же я — грустная, печальная!»… Закинув за голову руки, томно вздыхала… приговаривая: «Эх-х… молодёжь, молодёжь — кентавра бы!… Ах, детки — мои детки! Что вы можете в этой жизни понимать!»…
При всей своей простоте, она казалась необыкновенным и непонятым нами Созданием, и я не знавал из друзей своих никого, кто бы не был тогда в неё по уши влюблён.
Вновь и вновь она принималась трепать меня за волнистый, уложенный для неё на голове волос, говоря: «Ах, глупый, глупый ты, мой мальчик, лови… лови — я же полежу, позагораю!»… (Да, не полижу, а полежу… учите предмет, братцы, и зрите — в корень… в корень. Что уж, меня конфузить!)
А каков был, помнится, прилив сил… дабы опередить всех и поймать не один десяток карпов, дабы угодить ей — этой милой, нежной и сексуальной своей учительнице. Её горячая высокая и пышная грудь вздымалась, таки… до подбородка, дышала и жаждала холодного дуновения и, верно, моего прикосновения. Ага… Как же… размечтался. Она излучала ту, непонятную нам — юнцам, женскую энергию, от которой мы вздыхая, не находили себе на берегу места. Знавала бы, та Галина, что у этих деток резинка в трусах едва сдерживала всё напряжение юношеской плоти.
Конечно же… видела. А то нет… а то её, дошлую, проведёшь.
Она понимала и принимала нашу в неё влюблённость… и, как, некстати, подтрунивала над нами. Судя по соблазнительным её уловкам, жеманству и ужимкам, она знавала себе цену. Она играла, она кокетничала манерно с нами… она была той игрой увлечена. А фантазии теребили наш юный мозг, ноги подкашивались, когда она трясла чёрными, как смоль, волосами, когда смахивала одну бретельку лёгкой блузки за другой — с плеч… долой!
Да-да… Чёрт возьми… это какую ж… скажите, силу воли нужно было иметь молодцам, чтоб погасить нахальные, развязные и дерзновенные в себе мысли.

Но всему приходит когда-то конец… здесь то и начинается вторая серия.
—Кирдык—рыбалке!—сказал друг Колик Кучин, сворачивая удочку, когда недалече замелькали фигуры… и к нам подъехали на мотоцикле пьяные, в хлам, друзья-сослуживцы.
—Други! Овощи к нам пожаловали!— только и сказал он.
Неожиданный приезд к озеру друзей, отмечавших окончание своей службы, ввёл всех нас в ступор и оцепенение. Всё то, о чём мы грезили, кем были восхищены, о ком и о чём мечтали, всё было омрачено сквернословием, грубостью и хамством.
Неотесанные мужланы, будто из кочующего племени — бубал, стали потешаться над нами… да ещё и в присутствии любимой учительницы, а то уж… братцы перебор. Матерщина просто распирала их.

Ватага пьяных служивых, во главе со знакомым земляком нашим Дроздом, довольно мерзкого типа детины, да с неуравновешенной психикой, вела себя, мягко сказать, не по-джентльменски. И мы решились грудью встать на защиту дивчины и отпор дать тем грубиянам.
—Что это? Кто!—спросил я Колика.
Но тут произошло что-то совсем необычное… и то, чего мы не могли даже предвидеть.

При виде этих самцов, явившихся без приглашения, наша милейшая учительница, пыхнула… вдруг огнём, разом повеселела и радостно, аж… в тридцать три, с золотой коронкой… зуба, заулыбалась тем жлобам. А затем, окинув нас несколько уничижительным взглядом, села в коляску мотоцикла и… укатила долой с парнями, захватившими и пойманный нами улов, и несбывшиеся наши мечты, только и бросив нам на ходу: «Я обожаю вас, мальчишки! Чмоки! Чмоки!»…

— Ха! Как же — обожаешь, стерва!… Оставила, вишь, наедине, с никому ненужной, рыбалкой… и бежала вон!—только и вымолвил Колик.
В один миг забыла эта прелестная и милая госпожа нас, юнцов, которые мечтали превратить рыбалку для неё — в праздник. Разом плечистые ребятишки стали, вдруг, болезными. Тотчас оказались мы беспомощными и хилыми мальцами, готовыми разреветься от обиды, нанесённой их любимой и неповторимой донской казачкой.
Наша любовь к ней резко, вдруг, переросла в гнев: ко всему и всем — выброшены были удочки, сломаны удилища, а оставшаяся в садках рыба, была выпущена в свою водную стихию.
И наступила тоска.
Ревность застилала глаза, налетела злоба к той самовлюблённой оторве, тут же сменившая нашу любовь, волнение, страсть, а созданное нашим юношеским воображением, то милое существо с пылающим сердцем, олицетворявшее женщину, вмиг угасло. Мы лишены были рассудка, мы безмолвствовали, ибо такой жестокий удар просто лишил нас голоса и некой жизненной опоры.
Все впали в уныние.
Вот она, суровая жестокость жизни, которая обрекла нас на страдания. От мальчишеской безысходности… и ветер стал, вдруг, осенним и, мы побрели домой. Ноги были будто сплетены паутиной и всё вокруг стало пьяным, задавленным и совершенно безнадёжным. В один миг всё стало грязно-пёстрым и мы волочились в глубоком молчании.
—Бу-бу-бу-бу-бу! Вот и озеро к её ногам!—бубнил Колик.
От любви до ненависти — мгновение. Так и в наших глазах любовь к Галине угасла навсегда…
Но навсегда ли…
Оскорблениями в никуда сыпали мы, стараясь заглушить наши юные нежные чувства.
—Похотливая стерва! Самка востроносая! Моль крашенная!— это лишь часть нашей бурной реакции… и фантазии оной не было предела, ибо весь всплеск негатива рвался из нас наружу.

—Буде уж… вам, ушла лодка в чужую гавань!… Не нашей кобылкой стала — вот и вся беда!—сказал Санёк.
—Вот так подсели мы на блесну!—по взрослому сказал Сашка Иванов и протянув руку к солнцу, стал читать нечто недоступное тогда пионерам страны Советов.
—Да! Есть горькая правда земли, подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели истекающую суку соком!
Так чего ж мне её ревновать, так чего ж мне болеть такому,
Наша жизнь простыня да кровать, наша жизнь поцелуй, да в омут.

От удивления мы раскрыли не только глаза, но и рты, жадно, при том, хватая воздух свободы.
—Да не мои то стихи! То Есенин!—отозвался он на нашу похвалу.— Мы, гля… к ней всей душой, а она к нам — своим задом, но представляющим, однако… интерес! Ага… А не сходить ли нам всем к ней на чай вечерний!—предложил Санёк.
Все удивлённо посмотрели в его сторону и кивнули. Оное означало только одно, что все — согласны.
И вот…
Поздним вечером, где некогда проживала всеми любимая учительница, встретился нам знакомый и узнав о нашем визите к Галке, предостерег вдруг.
—Не советую я идти туда вам, я уже заглянул к ней… и, напрасно!…
—Ха-ха-ха!— диким зверем смеялся приятель. Идите… идите, только и увидите… как её ноги по потолку ходють, и как ещё… ходют! Не советую вам, братцы, на то смотреть! Ну, а коли желаете своими глазами видеть позу Лотоса, в которой она там находится, так, идиоты, идите!— бросил он, удаляясь от нас… восвояси.
Не поверив его словоблудию, мы дошли до дома и открыв дверь, увидели, повергшее в шок, нас зрелище.
А там… На застеленном одеялами полу, возлежали ничем не прикрытые голые тела пяти пьяных мерзавцев… и среди них — обнажённое тело Галины.
Прикрыв её красивое тело простыней, покинули мы тогда комнату и более не желали туда возвращаться.
Нет-нет, лгу.. лгу я. Отож… Как же было нам не осмотреть все те нежные складочки, на так к себе манящем, её теле.

На следующий же день, Галина, ни с кем не простившись, уехала и более судьба нас с нею не сталкивала.
Долго ещё мучился, и не только я, её отсутствием в посёлке, будто сам ту девицу, на выданье, сгубил. Так она к себе приворожила, так всех нас околдовала. Долго ещё звучал в ушах её нежный, бархатный голос.
Поговаривали, впоследствии, что не сложилась у неё судьба, но я не верил в то… и желал ей лишь счастья. Но надо ли, было делать трагедию из-за какой-то смазливой «горничной»… коли познакомился я уже, в то время — с принцессой.

Время стирает память.
А к озеру тому я не сделал, с тех пор, более и шага.