Главная » 2017 » Январь » 12 » Общага
13:25 Общага |
| Кто из нас, граждане, не обитал в специализированных жилых помещениях… типа студенческих общежитий, тот и к старости, верно, жизни не познал. Кто даже не вселялся… и не проживал в них, всё одно… знают и о разношёрстном там контингенте, и о сложившихся моральных устоях, не всегда, правда, совпадающих с Заповедями Закона Божьего или сводом принципов Морального Кодекса строителя коммунизма, кои моё поколение знает, как «Отче наш!»… Однако, общежитие оно и есмь — общежитие. Это равносильно колхозу, где всё, вроде как… общее, кроме, пожалуй, полюбовниц, зубной щётки, грязных, рваных и вонючих носков, да у девиц — маменькиных чулок с панталонами и рейтузами. У кого-то оное жильё ассоциируется с постоянными пьянками, у кого-то — с диковинным, вавилонским развратом, причём, с блудницами… отовсюду — со Всeя матушки Руси. У студента ж… Серёги Отёкшина далеко не лестные представления об оном заведении были совсем по-иному поводу… Никогда он не возносил общагу с благоговением и пиететом… как сие делают другие, а до сих пор только и поносит её, да хает самыми последними, что ни на есть: заборными, кабацкими, матерными эпитетами и метафорами, что даже у меня, злостного матерщинника, уши вянут, сворачиваясь то в толстую кубинскую сигару, то в луковый рулет — со смясом. —Почто так?—кто-то спросит. —Дык, отвечу… Для того, ребятушки, надоть просто вселиться в общагу, что он и поэкспериментировал однажды с собою, что он единожды и сделал, временно устроившись туда, когда поругался с родичами, чтобы потом всю жизнь вспоминать, да клясть, на чём свет стоит, те полтора месяца, кои находился он в замкнутом мирке — средь чуждого ему люда, да ещё и на правах бездомного пса. Верите ль… Икота до сих его мучает, о чём по трубе и жужжит постоянно мне в ухо, аки шмель лесной, что ему, вишь ли, хохлы мешали там красиво пожить, да погулять, порушив дерзкие его мечты в отношении молоденьких абитуриенток… И при чём тут хохлы… не понятно. Я ему устал объяснять, что общага — это не барские… родительские их хоромы, а помещение, где под крышей кантуются, тусуются и болтаются простолюдины, кому приткнуться некуда… чьи места только на привокзальных лавчонках, с чужими девчонками—мордовками. Понятное дело — студенчество… Поначалу, глядя на молоденьких девчушек или на то, что называется кровушка с молоком… и даже со сливками — глаза Серёги извергали огонь и метали молнии; всё то Отёкшину было интересно, что хлыщ слюной исходил, захлёбываясь ею; где до потери пульса он, хоть и временно, но был счастлив. Что касаемо… моего убеждения, то вселение в общагу, было — глубоким заблуждением друга, где всё зависело от сожительства со студентами, должными делить с ним жилую площадь. А самый дельный мой совет — правильно задать там направление ветра… и только тогда душа развернётся баяном, и только тогда мурашки по коже и, бабочки в животе, и тогда под окном — будут петь соловьи. Всё, скажи, так и вышло… по-моему. Как в воду глядел. Прекрасно зная, что дружок — из местных, комендант решил нам обоим подкузьмить, подобрав ему в одной из комнат… пару «паршивых овец», а скорее «баранов», дабы Серёга сразу прочувствовал и разочаровался в ихнем общественном жилье и, сломя голову, сбежал, к чертям собачьим, домой — в объятия родной маменьки. С местами то всегда и везде была напряжёнка. Припомнится ж… как впервые он радостным влетел в комнатку, и — застыл… заворожённым на пороге, так как там уже расположились, аки воробьи на жёрдочках… у окна, на кроватях, два чубатых хлопца в цветастых, навыпуск, рубахах—вышиванках, фирмы, верно, «Кастусь»… —Тю… Либо братья—громадяне меня опередили, пожаловав в Поволжье!—преждевременно от радости залопотал Серёга.—Что ж… это вы в харьковский то ваш, хвалёный, юридический не поступали, а сюда, вдруг, припёрлись! Ну, таки здоровеньки булы! Выходит, что вместе нам туточки, обучаясь, и квартировать! А что это вы, товарищи, ноне обряхались в рубахи… да с петухами? Вродь как… и праздника то никакого нетути. —Таки… давайте знакомиться… А то не комильфо как-то… новоселье всё же! Не собакой же смотреть друг на друга! Что перья то теперь пушить, да «надувать!»—встрял в разговор и я. —Володька Хватаймуха!—молвил один хлопец, надутый, что тебе мыльный пузырь, будто заразился чесоточным гриппом, протягивая Отёкшину и мне руки. —Феденька Крошкевич!—бубня под нос, представился и другой грустный парниша — пряча, почему-то, обе руки под своё объёмное седалище, схожее с кормой речного буксира — «Петрусь!». Такого поворота событий мы, братцы, вообще, не ожидали… Просто — цирк с расписными иноземными конями! —Отож… Значит, Володимир и Хфёдор!—сказал я.—Вот, это будет по-саратовски… А то детсад какой-то— «Володенька!»… «Феденька!»… Гикнуться можно, сдохнуть просто… в рассвете сил! Выходит, что вы издалёка! Один Серёга из вас местный — ему и придётся харчи для всех вас добывать! А почто грустны то… будто пережили две войны, три автомобильные катастрофы, да неудачную женитьбу с Пугачихой… и её скандальными разводами! —Ты бы, товарищ Фёдор, позволил мне, как почётному саратовцу, у окошка расположиться!—вежливо попросил Серёга украинца Крошкевича. —Тю… Ни!—спели студенты нам одновременно… в унисон.—Кто первым из хаты бежал от бати, того и оконце с цветком, и солнцем — у кроватей! —Хе-хе!... Отож… Стихотворцы, однако! Да!—загоревал тот.—Скорее своим ходом Ильич покинет Мавзолей, чем вас, хохлов, уболтаешь на какие-то для себя преимущества! Ладушки… Ничего… Начнём жить, а потом разберёмся! Служба на Северном Флоте… всем университетам — университет… и то сдюжил, а туточки — чей не ракетный подводный крейсер стратегического назначения! С вида — это были совсем обыкновенные, нормальные студенты, но какие-то, скажи, непроворные и слегка тормознутые хлопцы — в своём коконе, в своей оболочке, в своём футляре… каменного века. А их нытьё нас сразу насторожило… Тогда-то и возник первый конфликт интересов с теми, у которых и интересов то никаких, практически, окромя учёбы, сна и жратвы, не было, а потому и отношение к жизни друга резко контрастировало с позицией гарных хлопцев к ней. —Вот чудо! Надо же, как вы быстро спелись! Наверное… вместе в детстве пили козье парное молоко!—вымолвил тогда мой приятель Серёга. Однако, полбеды — не беда. Беда случилась тогда, когда эти «валухи»… впоследствии, тонко намекнули Серёжке, что посещавшие его сочные студенточки с приятелями мешают, якобы, их творческому процессу изучения русского языка, а затем уже и втихаря стали создавать ему условия, кои были несовместимы с устоявшимися в институтской среде традициями и понятиями: «Лучшие годы — студенческие годы!»… И это, братцы, в то время, когда каждый из нас, розовощёких молодых и породистых азартных молодцев, словно жеребчики и кони, были охочи до новых ощущений;очень уж охочи, пардон-с… до страстных и залётных баб! (В. Даль) Видя, что сын домой не вернётся, завезли родственники отпрыску своему в китайских мешках картошки, занесли целую батарею банок с разными солёностями, дабы не исхудал их мальчик, чтоб не истощал на чужих харчах родной их самовольник. Складировали всё под кроватью, да в кладовке, чтоб на всю, значит, зиму хватило… А тем временем… А отношения между сожителями накалялись и достигли уровня плинтуса… и ведь не было никакой возможности вытащить эту ситуацию на поверхность, разобраться в ней… и прийти к взаимо-выгодному согласию. Мать—перемать!.. Онаго безобразия, провокаций и хамства, граждане, ни Отёкшин, ни я, ни уж… тем паче — Опухшин, от этих упырей терпеть не могли. К тому периоду жизни Серёге и в экипаже то осточертела чисто мужская компания, так ещё и в нашем, саратовском институте, он должен был играть по чужим правилам, на другой скрипке… и ещё сносить оных жлобов в комнате. Сколь дружище не объяснял, что неловко, дескать, ему по ночам одному засыпать, ибо некому, мол, даже одеяло под ним подоткнуть иль поправить. Всё бестолку… Полнейшее непонимание чужого и чуждого им дискомфорта. —Ну, право!—сетовал Серёга.— Что уж… вы, как жуки навозные, как малы дети… Чесслово! Могу же я самостоятельно позаниматься, поучить, в конце концов, знакомую институтку… усладу глаз моих — языком владеть! Каким… каким! Ведомо каким — немецким! Как клопы, ей—Богу! Дальше перукарни не хаживали, слаще поцелуя прабабки не знавали! Не могу ни выгнать, ни укалякать вас, чтоб кино новое в городе посмотрели… Це ж…—говорил он.—Со своей стипендии, в пятьдесят пять рублей, скопил я полторы копейки, кои выделяю, чтоб циркачки вас баловали! И что вы… за люд такой — законсервированный, аки иваси — в банке! —Да нет же ж!.. Будя!.. Терпению конец! Скорее гей забеременеет, чем я перестану наслаждаться прелестями… и студенческой жизни тоже!—сказал, помнится, мне Серёга. И действительно, просто паранойя! Сумасшедший дом! Более неприличного поведения студентов мы от братьев с «Незалежной» и не ждали, ибо за три года изучили их натуру и на службе! Однако, проглотив слова «товарищей»… которые были нам не товарищами… вовсе, обиду таки Серёга на съёмщиков комнаты затаил… —Пусть,—говорил Отёкшин,— они ныне ухмыляются, а завтра я поугараю над ними; они ещё попомнят это, полетают у меня в агонии по комнатушке — молью голодной, питаясь хитином, да кератином! И однажды… Случилось такое, что Серёга на длительное время завис в городе у местной «мармозетки»… а явившись в комнату, и заглянув в поисках тапочек под свою койку, только и произнёс… — Святая Русь!—закатил он глазоньки к облезлому потолку, схватившись за сердце, что навернулась слеза скупая.—Это, что же, братья—славяне, у нас с вами получается… Оказывается, что выживали вы здесь, умники, не на хохлацких галушках и драниках, а на моих картошкаx, не забывая, гля… ещё и посолониться помидорами с огурчиками доброй матушки, которая для меня тёмными ночами крутила, а не для вас, дорвавшихся до халявы — дармоедов! Тогда-то… всё и началось… Владимир с Фёдором выглядывали только из-под одеял, аки мыши из крупы, будто ничего и не произошло. Дальше — больше… Лишившись совсем харчей, таки пуще прежнего они возненавидели друга моего Серёгу, как Дьявол ненавидит Святую воду… Однако, время шло… И когда уже отношения меж сторонами, вроде как, устаканились… и институтка — услада глаз его, довольно прилично стала владеть языком, так и здесь украинцы поступили недальновидно и совсем уж… опрометчиво, предложив Отёкшину скинуться по двадцать копеек со стипендии — на хлебушек, что дружка просто взбесило. Зря они это сделали… право, зря! Потеряв лихой аллюр и любопытство во взгляде, Серёга совсем расстроился… И Серёгу понесло. —Эх-хэ-хей, господа хорошие! Конечно, я понял, что вы несколько тронуты, умея мне лишь гадить, но чтобы так… и настолько! Увы! Вилять хвостом, аки рыба—гриль, не могу-с!—сказал он, выйдя с сольным номером пред оными хамами.—А мою дружбу надоть вам, халявщикам, ещё заслужить! —Хрен-а-се… Что же это за совесть у вас, xоxлов, такая, чтоб сворой спороть весь мой картофель, поточить ордой хомяков, вкупе с молью, лук с морковкой, и это — витамины, питающие мой мозг, да ещё требовать с меня копейку на дешёвые засоxшиe, с улицы, лепёшки! —Это же, братья—самозванцы, сверхнаглость, скверна, попирающая и общественную мораль… и даже здравый смысл! После паскудства оного, я бы на вашем месте и более часа здесь не отсвечивал, а пошёл за угол и на собственном ремне повесился! Тьфу, мать честная! Скупость какая! —Так, не пойдёт-с… товарищи… xоxлы! Позор на вашу голову! Туфли жмут и мне с вами, чуваки, совсем не по пути! Прощевайте!.. И выпустив пар, обошёл Серёга комнаты, раздав солёности с остатками бульбы в мешке по своим знакомым студентам; зубную щётку в карман… и таки бежал — к чёртовой матери, домой, с той общаги… на скорости, близкой к световой, или как ноне скажет молодость, со скоростью «взбесившегося принтера»… Более… за время обучения, Отёкшин в той общаге ни разу не объявлялся, всё жалуясь мне за рюмкой чая. —Хотели братья—громадяне меня наказать… и вдруг — такой афронт… такое посрамление в глазах студенческого сообщества, проживающего в общаге! Бог мой! Мне вдогонку ещё и язык показывали, выставляя в виртуозном фуэте: убогость своих собственных душ — на всеобщее обозрение. Эко, детство! Эка, глупость! В общем… смех, да и только! Кошмар, который не успев разгореться, наконец-то, закончился минорным двузвучием, который долго ещё стоял от «сотоварищей» в ушах о моих предках — до двадцатого колена!.. …По прошествии тридцати лет… Оказался Серёга на Дне выпускников… И настроение стало подниматься, как флаг и гюйс на флагштоках подводного крейсера у пирса — уверенно и бодро! Но тут его Светлость завидел один из тех старперцев — Феденька Крошкевич, который кому-то жаловался на грыжу в паxу и несусветную свою нищету, так его… будто нервный тик сразил — в виде блефарита. Посмотрел Серёга бывшему постояльцу общаги Крошкевичу — «глаза в глаза» на уровне прямой коммуникации и… плюнул: в ноги… на его новые штиблеты. А мне сказал только одно. —Эхе-хе-хе-хе-хе!... Как бы мир наш ни трансформировался… ни переформатировался, а такие сморчки, как Хватаймуха и Крошкевич останутся с тем же обывательским своим кругозором и ханжеским мышлением. Это и заставляет мне сделать умозаключение, что оные типы никогда не дружили с совестью… и что, вообще, они для нас были и есмь — редкие сволочи! —Они то думали, что можно и в институте… и по жизни всех «доить» и шпынять тупо, бесцеремонно, нагло и постоянно… Не пройдёт-с… Чей не на колядках — в Хоxляндии! Потому, граждане, не всем, после такого проживания в общежитии, учёба покажется романтикой… |
|
|
| Всего комментариев: 1 | |
|
| |
