Главная » 2019 » Январь » 30 » Наркота
12:05 Наркота |
| Храбр после рати, как залез на полати. (Пословица) Нет-нет, Ленина я не хоронил и никогда, знаете ль, не мог с ним видеться. Причина. Позднее зарождение. Я и не китаец, ибо глаза мои довольно широко открыты на мир, нашу реальность и нынешнюю действительность, чтобы не видеть основного и не замечать главного. Нам же, считаю, необходимо учить своих детей… с внуками, дабы они из всего увиденного… делали правильные выводы и верные умозаключения, а потому те должны как можно больше читать Пушкина, где найдут ответы на все свои житейские вопросы. А пословица: «Береги платье снову, а честь смолоду»… должна стать: как смыслом бытия, так и эпиграфом их жизни. Каждый из нас художник своего Счастья, хотя все мы пишем свою Судьбу всяческими красками, на разных полотнищах и холстах. Порой в своём бытовании мы сталкиваемся с фактами человеческой глупости, которые не знают границ, но мало кто учится на чужих ошибках. Всё на своих… да на своих. Одна тысяча девятьсот восемьдесят лохматый год. Социализм, помнится, уже корчился в судорогах и предсмертных муках. Хотя мы того не замечали, как не примечали краха Всея Расейской Империи служащие: Райкомов, Райисполкомов, Райпо, где работа и служба казались подлинным для них Раем. Прокуратура. Планёрка… по окончании которой прокурор Орешкин заявляет, ухмыляясь и хитровато щурясь. Оком. — Ну что ж… – говорит, – товарищи! У нас тут одна проблемка нарисовалась. Дело, не терпящее отлагательств! Кто, – спрашивает, – желает смотаться с визитом в саму Московию. На недельку! Нет-нет, не по личным делам. Важняк наш, сами знаете — в командировке, нам же надо срочно доставить вещественные по уголовному делу доказательства экспертам НИИ столицы, ибо в нашей Губернии таких экспертиз не проводят. Как, скажите, тут отказаться, как можно упустить такой великолепный шанс и несколько дён не побездельничать и просто не проволынить, воспользовавшись таким редким случаем, дабы: встретиться с флотскими друзьями и бывшими своими сокурсниками. По институту. Вот только улики те были объёмны по количеству и неоценимы по своему содержанию, так как перевозимым предметом было ни что иное, а настоящая наркота. Да-да, ни много ни мало, а целый бумажный мешок: чёрт те… каких размеров и хрен знает… какого губительного зелья. Ну, коль объём нами был уменьшен путём трамбовки того наркотического вещества в походный туристический рюкзак, то вот ценность его никакими способами ограничить и умерить уж… точно было нельзя. Всучив мне командировочное удостоверение, прокурор проводил меня до купе вагона поезда, в котором мне и предстояло трястись более суток. Всё бы, знаете ль, ничего, но шеф, почему-то, пообщавшись с проводницей, записал её фамилию. Однако не сему факту я придал значение, а боковым своим зрением уловил, как высокий чин осенил удалявшийся от него мой позвоночник — крестным знамением. Ага, перекрестил так, что моё нутро аж… зазнобило. Затрясло. — К чему бы, – думаю, – такое внимание к моей спине… в сюртуке. Верно, полагается так среди русичей — желать хорошей дороги и безопасного пути. А иначе зачем же… Неведомо было прокурору то, что заведомо зная о купе на одного человека, в виде: моей персоны… и рюкзака с отравой, я додумался уболтать свою супругу на длительную ту командировку. Бросив рюкзак с наркотой под сиденье жёнушки в одну из нижних полок, мы с ней и отбыли в московском направлении. Так бы, поди, спокойно и доехали до конечной, если бы в соседнее с нами купе не поселился товарищ с Балашова, который нас и пригласил на чашку чая. Супруга отказалась, изволив почивать. Устала, видите ль. Я же, прихватив с собой фляжку с коньяком, попёрся к попутчику-соседу. Не маяться же скукой. Нет… мы с ним не были знакомы, но при социализме товарищами были все. Тогда-то всё и понеслось, как по писанному неким Дьяволом сценарию. Не успели мы и присесть за столик, так откуда ни возьмись, в купе спланировала интересная парочка. Такие крутые цыпы… этакие, знаете ль, милые кошечки, лет так осьмнадцати: одна другой краше. Будто засланцы с далёкой Вселенной, что казалось… и в купе сразу стало светлей и комфортнее, да и кислорода в помещении больше. Спарашютировали, видите ль, словно с подиума советских красоток, что я, ахнув от удивления, так и застыл, чуть было слюной не захлебнувшись. А полуголые девицы… в весьма компрометирующих нас ярких тряпочках: типа парео, дали возможность разглядеть как: свой наливной шикарный бюст, так и открытый всем ветрам экватор. А девы так и фонтанировали счастьем, излучая лишь позитив, заражая нас необъяснимой силой, кипучей энергией и невообразимой животной страстью. Выпили мы с ними… для разгона. Тут-то и давай земляк заводиться, шлёпая языком хвалебные в их адрес оды, хаживать пред ними скоморохом, бесноваться Арлекином, смешно раздувая свои небритые щёки. Балерун хренов. А как шикарны и приятны девичьему уху были леденящие душу его россказни: о его галантерейных, вещевых лавках и торговых точках, да и вообще, как чертовски тот богат. Нет… снаружи не было видно, что затейник глобально отстаёт в своём развитии. Незаметным было и поражения нервной системы от давних завываний его родной мамушки над детской колыбелью сынки. Очень уж… пришлась мне по нраву одна из фланирующих по купе бесовок с высокой грудью и повышенной плодовитостью. Как же она была пластична, как же ж… та была хороша. Богиня Любви — Афродита! Рассматривая сладострастное нежное и гладкое тело той хищницы, у меня аж… большую нерву в паху защемило. Я просто обалдел от таких резких перемен, что даже настил вагона стал уходить из-под моих штиблет. Вот что Красота с нами, молодыми мужами, делает, ибо после винных паров, ярких впечатлений и принятого чревом армянского коньяка, так и хотелось орать лужёным горлом, не жалея ни чужих перепонок… ни своей трахеи. — Ай, да проказница! Ах, да шалунья! Ох, и егоза! Как же ж… я хотел тебя всё своё босоногое детство! – кричал я той мамзель, видя, что верхняя часть её тела только начинала соблазнять, а нижняя уже готова была предстать пред моей необузданной плотью. И да… я и сам охренел от такой сказочной мечты и бурных фантазий. Но она действительно охмурила меня, что от охватившей меня бешеной пещерной страсти, я мог заработать и нервный срыв… с ударом. В голову. И мы загуляли, что только повысило градус их сексуальности, когда и сама одежда уже становилась излишней… совсем тесной. И мы запели, что один глухонемой на раз-два… стал нам подпевать. В проходе. И мы затанцевали, что даже полуслепой помогал тем залётным незамужницам — на подтанцовках. Он хоть и был, как крот, слеп, а перетискал их, кобель… обеих. Человек то предполагает, но Господь располагает! Кто же из нас тогда, проказничая, мог знать, что сложив меж гладких, в микрофибре, коленок… ладони, одна из тех расфуфыренных барышень уже потирала хладные руки от беспрепятственного ограбления потенциальных клиентов. Как же мне хотелось тогда силой мысли влюбить в себя ту, необыкновенной красоты, сексапильную зажигалку, да вишь ли… вовремя спохватился, вспомнив вдруг об обязанностях. Ведь забылся! Я даже запамятовал о нахождении в соседнем купе спящей супруги, под сидением которой хранился багаж с бесценным товаром. У меня память, к чёртовой матери, отшибло о своей ответственности за оные вещдоки, в виде: доставляемой на экспертизу наркоты. Зато в нужный момент проснулась совесть и я вспомнил, что путешествую то: не совсем один и, не только с рюкзаком, да и коньяк заканчивался, а вино, которое выставил на столике сосед, моя утроба не принимала. Изжога-с… Тогда-то я и стал прощаться, а то никак в тайные планы любвеобильных цац не входило. И тут же на мне повисла одна знойная фря, принявшись уговаривать остаться на ночлег, но я ни в какую, будто предчувствовал какую беду. Печёнкой. Бывает, знаете ль, такое, когда сторонняя сила, вкупе: со стыдливостью и ответственностью так шарахнут, что хоть выпрыгивай изо всех одёжек и вали от точёной Мастером фигурки, как можно быстрее. На повышенной. — Помилуйте, девоньки! – заявляю. – Мне пора. Здорово вам ночевать! А я, дескать, совсем запамятовал, что не один еду, а с супружницей! К тому же, мол, я и однолюб! А однолюбы, видите ль, все подкаблучники! А потому, милые Ангелочки: чмоки-чмоки-чмоки. И не дайте-де… себе засохнуть, ласкайте друг друга и милуйтесь, любитесь, не стесняя, не сдерживая и не ограничивая себя ни в чём, ибо с вами… сама Природа-мать! А сам шасть за дверь… только мою кормовую часть и видали. Через стенку я ещё слышал звон стекла и не совсем понятные мне телодвижения зёмы… с теми пылкими амазонками. Ведь парнишка не был бы нашим, если б… просто улёгся спать. Русский не был бы русским, коль оставил тех заводных девиц другим. Для утех и развлечений. — Нуте-с… вот, – кричу поутру, – и она, как есмь — Златоглавая! И что же мы слышим за переборкой, то ли: скулёж умирающего лебедя, то ли: завывания загнанного за флажки волка. Выбегаю из купе, а в проходе макакой скачек наш землячок — в трусах. В семейных. В цветочек. Лихорадочно, видите ль, беснуется… устроив стресс-тест большинству пассажиров вагона. — Всё, нет для меня жизни! – чересчур уж… истерично кричал он на проводницу. – Были бы то мои деньги, а то ведь чужие, заёмные! Ссудные. Да и занял я их на закупку товара — для продажи! Под его реализацию. Всё, только смерть спасёт меня… от позора. От долгов. И стало понятно, что московское утро не будет нашему попутчику красить нежным светом стены древнего Кремля. Все видели лишь унылую козью морду, готовую броситься на рельсу. Под паровоз. Все видели раздвоенное сознание, что явилось неким следствием двойственного положения пассажира и бизнесмена. Одновременно. — Феназепам земеле! – восклицаю я. – Самоедство! Самобичевание! Немочь! Младенческая! Кранты! Каюк! Падучая! Ведь сразит! Вот-вот… накроет! Хотя… моргает. Жив! Водички, – ору, – воды! Живой! Забавно ощетинившись дикобразом, пассажир пятками в носках топает, руками и испуганными очами по опухшей личности хлопает, ни шиша не понимая, как же это его, такого хваткого и энергичного коммерсанта… так лихо обобрали, что никто не мог и слова вытянуть из его утробы. Куда и бравада то его девалась. И на фоне той идиллии, которая ещё вечером, казалось, сопровождала влюблённую молодёжь, видеть хмурую унылую рожу страдальца было совсем не комильфо. Вестимо… товарищ приуныл, будто у него отобрали честь, либо набросили двойной аркан на тощую шею. Стоит — ни жив… ни мёртв. Гляжу, а тут и железнодорожница мечется, суетится, крутится, видя, как на её пассажиров рушится шквал брани в матерном исполнении сходившего с ума потерпевшего. Смотрю, а та флюгером подле тел вертится, радуясь, что хоть с моей персоной не случилось никакой пагубы и вреда. Вот тогда мне и вспомнились те поучения и инструктаж прокурора, которые он ей выдавал относительно меня и доставляемого мной груза. — Ну как, – вопрошаю, – узкоглазый китаец, Сунь–Засунь, погулял! На каких же ты, куриная твоя башка, – говорю, – дрожжах вскормлен, дабы так лохануться! Эвон, как шандарахнуло! Вымахал, гляди, бабий угодник, а видимо… не повзрослел. Вот так все проповеди в конце концов и заканчиваются панихидой! С такими деньжищами надо с охраной, аки у меня, путешествовать, а не в одну похотливую харю странствовать. Поди же сам знал, что будет, коль зевнёшь… при народе! Конфуз, так конфуз! Вот так девочки-припевочки! Оставили парнишку — без ничего. Предать бы тех сексуальных блудниц анафеме. Но воровская логика: особая, специфическая! Да пусть они живут долго и счастливо, но на тюремной баланде. Без мясной… без косточки! Ведь ещё вечером сосед был импульсивен, а поутру попутчики вагона видели лишь угасшую серую личность нашего земляка, в виде: некой полуживой трухлявой биомассы. — Да, – отвечает, – повысив градус, я так и съехал со сказочной сцены, поверив в то, что девице и впрямь одной страшно на полатях спать. Да, подружки не пальцем деланы! Хорошо зная своё воровское дело, они, ишь, не филонили. А ведь такие, скажи, снаружи милочки, будто послушницы прихода, словно прислужницы Божьего дома, али воспитанницы какого-то святилища. Какой же это гадостью они меня опоили… что я с катушек съехал. Трезвым. Но реальность — суровая вещь! Печально, но беда даже стороннего для нас человека — это же не повод для шуток и ёрничества. Окажись кто-либо из нас в подобном положении, гол… как сокол — свихнуться, верно, можно. Для земели был тот грабёж, что заложенная в его труселя бомба, а другим пассажирам всего лишь: весёленький инцидент, дорожный сюрприз... и подлое злорадство! Вот они, чёрт бери — эти нравы и устои зарождавшегося в стране Капитализма! Мерзость какая! С медовухой на устах, а из нутра — жало! Вот она… нравственная убогость общности новой исторической формации! — И поделом, – сказывают те отвратные черви, – тебе, похотливому жеребцу! Знатно огрёб! По полной. Жизнь, вишь ли, не прожить хохоча — сам себя щекоча!»… Как ни прыгал наш землячок, как бы ни дерзил, ни ерепенился и ни корячился, но следовало же ему что-то и предпринимать, а не кобениться и собачиться, ожидая с моря — по морде. Вернее, с Москва-реки… по сусалам. Сначала, представьте себе, тот испросил у меня дорожные тапки, а видя сочувствие его горю и соболезнования по украденному капиталу, принялся у меня уже канючить и спортивный костюмчик с денежкой на обратный путь, словно мы с ним однояйцевые близнецы-братцы. Да будь я Парамоша Скотинин, так я бы ни хрена ему ничего не дал. Но не такое я есмь жадное Создание, чтобы с точки зрения христианской морали: не помочь несчастному. И как бы ни было жаль моих новых тряпочек, таки… с каждым может подобное случиться, ибо не знаешь, что вообще всех нас ждёт, поджидает… впереди. Клялся бедолага, божился, что вернёт всё моё личное имущество, но я то прекрасно осознавал, что моя жалость означала лишь одно, что не носить мне более любимого спортивного костюма, бо… утратил я его. Раз и навсегда. Ведь одолжить чужаку свои новые вещички, это равнозначно: выбросить их в мусорный бак, либо манерно шикануть, одарив ими первого встречного бомжа… московского. — Значит так надо, – как говаривала моя маменька, – чему, мол, случиться, того не миновать! Большого горя нет, таки… вы, дескать, и малому рады! Но, в случае с тем простачком, разве то — не горе-гореваньице, когда тебя внаглую ограбили, когда заёмщик, гляди, даже в ближайшем будущем, например, не в состоянии будет погасить кредит. А если, скажем, ростовщик — грабитель: вроде Чубайса, пожалуй, и бросишься на рельс. Под колёса. А коль начнут наглым образом требовать возврата, то, знамо дело… будешь метаться в поисках осины, дабы, к чёртовой матери, быстрее на ней удавиться. От угроз и долгов, истязаний и пыток. К примеру… утюгом. О семьях даже не говорим… небоевые потери просто неизбежны. Упаси и Богородица! Да о какой чужой трагедии я тогда мог рассусоливать, да ещё и поучать малознакомого мне пассажира. А я то… Я то… Ведь, увидев тех сексуальных соблазнительниц, которые просто искрились лицом и телом, сам готов был заряженным броситься в омут… с головой. Либо пуститься во все тяжкие, забыв о важном грузе, доставляемом по московскому адресу. Да разве устоишь пред такой, неземной красоты, занозой. А ведь те развратные, мать их ети… девицы не венчики плели из роз, а вестимо, занимались — преступным промыслом. И не только. Да не будь со мной тогда супружницы, те цацы и меня смогли бы опоить отравой, скажем, дабы хлебнул я из их посудины винца — под цвет лица. На посошок. А наркоту бы уже использовали по своему усмотрению, лишив меня: как нового прокурорского мундира с изрядно набитой мошной для гуляний в расейских столицах, так и самой службы. Так пусть первым кинет в меня камень тот, кто сам ни разу не нарушал хотя бы одного из пунктов своего брачного договора. Вот-вот… и я о том же. Все мы люди живые, и нам не чуждо всё земное. Может я той девице и обещал обручиться в Храме, но ничего же не сделал, а потому и на выходе — пшик. Однако, эмоции — это не любовь, это лишь её всплеск и здоровый для молодых самцов адреналин. Кто из нас тогда, на периферии, мог знать: об уже, сплошь и рядом, применяемом клофелине и настоящей охоте преступных элементов за любыми ценностями и наркотиками… в каком бы то ни было виде. Ведь случись совершить мне поездку по тому же маршруту чуть позже, я рисковал не столько своей жизнью, сколько дальнейшей судьбой: ещё не родившихся у нас детей и галопом носящихся ноне подле меня шалунов-внуков. Не зря один из работников Генеральной прокуратуры, узнав о доставленном на экспертизу грузе, долго сверлил височную свою кость перстом указующим. — Это каким же, – думаю, – надо было быть тогда наивным, доверчивым и по-детски… откровенным идиотом, чтобы после прекрасно проведённого нами времени: как в самой столице, так и у сослуживцев в Ленинграде, я, войдя в кабинет начальника Казанского вокзала с рюкзаком и той гадостью в нём, просил выделить нам отдельное с супругой купе, открыто объясняя ему это тем, что, мол, выполняя роль курьера, мне, дескать, необходимо доставить наркотики с московского НИИ назад. В прокуратуру. А ведь тот выделил, не сообщив никому из интересантов в обороте наркотиков — о сопровождаемом мной грузе. И да… всё задаюсь, мучаясь вопросом. Чем бы мне, интересно, обошлась та глупая самонадеянность, да развязность в пути и, сколь времени я мог проехать с таким востребованным товаром… ныне. Сейчас. Да не будь на то Господней воли, висеть бы моему телу тогда в петле, на суку, первой встречной берёзки… Богом забытой железнодорожной, к примеру, станции — «Жулидово». Я хоть и невоцерковленный верующий, но не приведи того и Боже. |
|
|
| Всего комментариев: 2 | |||||||
| |||||||
